На страницах фельетона Михаила Булгакова «Похождения Чичикова», рассказывающего о том, как гоголевский персонаж попал в советскую Москву, можно увидеть такое словосочетание – «Пампуш на Твербуле»:
«Но он [Чичиков] не унялся, а подал куда следует заявление, что желает снять в аренду некое предприятие, и расписал необыкновенными красками, какие от этого государству будут выгоды.
В учреждении только рты расстегнули – выгода действительно выходила колоссальная. Попросили указать предприятие. Извольте. На Тверском бульваре, как раз против Страстного монастыря, перейдя улицу, и называется «Пампуш на Твербуле». Послали запрос куда следует, есть ли там такая штука. Ответили:
– Есть и всей Москве известна».
Но что могут сказать слова «Пампуш на Твербуле» человеку, никогда не жившему в Москве и там не бывавшему? Каждый город порождает свои собственные «народные» топонимы. Жители других городов их, как правило, не могут сразу расшифровать. И столица здесь не стала исключением.
Понять, что же такое «Пампуш на Твербуле» можно из книги Корнея Ивановича Чуковского «Живой как жизнь»:
«Маяковский, например, рассказывал мне, будто молодые москвички, назначая рандеву своим поклонникам, произносят два слова: «Твербуль, Пампуш». И те будто хорошо понимают, что так называется популярное место любовных свиданий – Тверской бульвар, памятник Пушкину.
Этот Твербуль Пампуш был мне особенно мил, потому что в нём слышалось что-то украинское: в связи с этими словами возникают и Тарас Бульба, и вкусные жареные пампушки. В 1920-х годах в Москве существовало двустишье:
На Твербуле у Пампуша
Ждёт меня милаша Груша».
Итак, мы с вами выяснили, что «Пампуш на Твербуле» указывает нам на памятник поэту Александру Сергеевичу Пушкину, что стоит в Москве на Тверском бульваре. Памятник действительно был и остается местом притяжения для москвичей. О нём можно услышать разные истории и анекдоты. Например, есть такая история:
В 1918 году возле памятника Пушкину беспрерывно шли митинги. И почти все участники грызли семечки. А поскольку в те дни Москву никто не убирал, возле монумента была шелуха, слой которой доходил до нескольких сантиметров. А совсем близко от бульвара, в Малом Гнездниковском переулке, располагалось кабаре «Летучая мышь». Хозяин этого заведения Никита Балиев в своих выступлениях говорил: «Великий поэт писал о своём памятнике: «К нему не зарастёт народная тропа». А мы теперь можем сказать: если и зарастёт, то, скорее всего, подсолнухами».
А еще есть анекдот о ворошиловских стрелках, которых после учреждения этого звания в 1932 году стало довольно много:
Два ворошиловских стрелка стоят у памятника Пушкину, и между ними происходит разговор:
– Это кому памятник?
– Поэту Пушкину.
– А почему же памятник ему? Ведь попал-то в цель Дантес!
Как вы можете заметить, памятник Пушкину нашел своё отражение как в литературных произведениях, так и в народном творчестве. Какова же история появления самого памятника? Давайте разбираться.
Мысль об установлении монумента в честь гениального русского поэта возникла в 1837 году — сразу после его смерти. Осуществить эту задумку не удалось, так как до сих пор было принято устанавливать памятники преимущественно государственным деятелям, да и отношение власти к Пушкину тогда было весьма прохладным.
Василий Андреевич Жуковский, друг и учитель Пушкина, решился подать царю Николаю I идею создания народного памятника поэту в Михайловском, но поддержки не получил. В 1855 году 82 чиновника Министерства иностранных дел России, в котором Пушкин состоял на службе, обратились к князю Горчакову за разрешением открыть всероссийскую подписку по сбору средств на сооружение памятника Пушкину в Петербурге. Но князь инициативу не одобрил.
Новая попытка была предпринята в 1860 году, когда с прошением о создании монумента великому русскому поэту обратились выпускники лицея, в котором учился Пушкин. В этот раз разрешение было получено, но при этом государство не выделило никаких средств. Собранная по благотворительной подписке сумма оказалась недостаточной. В 1870 году лицеист Яков Карлович Грот вновь организовал повторный сбор средств, который помог добрать необходимую сумму.
Был объявлен конкурс проектов. К условиям конкурса прилагался план местности возле Тверского бульвара напротив Страстного монастыря, где планировалось разместить монумент. В конкурсе приняли участие известные скульпторы того времени, среди них были П. П. Забелло, И. Н. Шредер и М. М. Антокольский. В 1975 году победа была присуждена Александру Михайловичу Опекушину. Следующие пять лет ушли на изготовление памятника. Планируемое открытие два раз откладывали. В первый раз — из-за повреждения угловых монолитов, которые пришлось заменить, а во второй раз – из-за траура по императрице Марии Александровне.
Открытие памятника состоялось 6 июня 1880 года. Тогда, несмотря на пасмурную погоду, множество москвичей собралось на Страстной площади. В Московском университете состоялось торжественное собрание, на котором о творчестве Пушкина и его месте в русской культуре говорили Н. С. Тихонравов и В. О. Ключевский. Праздничные мероприятия в зале Дворянского собрания проходили в течение трех дней, перед слушателями выступали И.С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, И. С. Аксаков и другие деятели культуры.
Памятник был установлен в начале Тверского бульвара, лицом к Страстному монастырю. В 1950 году монумент был перемещён на другую сторону Тверской улицы (в то время – улицы Горького), на место снесённой колокольни Страстного монастыря, и развёрнут на 180 градусов.
Валентин Петрович Катаев в своей книге воспоминаний «Алмазный мой венец» писал:
«Для людей моего поколения есть два памятника Пушкину. Оба одинаковых Пушкина стоят друг против друга, разделенные шумной площадью, потоками автомобилей, светофорами, жезлами регулировщиков. Один Пушкин призрачный. Он стоит на своем старом, законном месте, но его видят только старые москвичи. Для других он незрим. В незаполнимой пустоте начала Тверского бульвара они видят подлинного Пушкина, окруженного фонарями и бронзовой цепью. А Пушкин сегодняшний для меня лишь призрак».
На пьедестале памятника Пушкину высечены строки из его стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Интересно, что при публикации стихотворения в первом посмертном собрании сочинений поэта, Жуковский из соображений цензуры заменил опасные слова «Что в мой жестокий век восславил я Свободу» на «Что прелестью живой стихов я был полезен». И в 1880 году царская цензура не пропустила для надписи на памятнике строку «Что в мой жестокий век восславил я Свободу». Таким образом, вплоть до 1937 года на памятнике великому поэту была размещена его искаженная цитата в переделке Жуковского:
И долго буду темъ народу я любезенъ,
Что чувства добрыя я лирой пробуждалъ,
Что прелестью живой стиховъ я былъ полезенъ
И милость къ падшимъ призывалъ
Лишь в советское время (кто бы мог подумать!) при подготовке к 100-летию со дня смерти Пушкина на постаменте разместили оригинальный авторский текст и заменили старую орфографию на современную. При этом текст на обратной стороне пьедестала сохранился в старой орфографии: «Сооруженъ въ 1880 году».
Теперь мы с вами знаем о том, как непросто было установить этот памятник, как не удалось разместить на нём авторские строки без искажений, и что должно было смениться время, чтобы слова поэта оказались на своём месте. Сегодня мы можем прочитать стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» в авторской редакции, так давайте сделаем это:
Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
1836