Художник-мыслитель, теоретик, Александр Иванов, по определению Н.Г. Чернышевского, «принадлежал по своим стремлениям к небольшому числу избранных гениев, которые решительно становятся людьми будущего».
Александр Андреевич Иванов родился в 1806 году в Петербурге в небогатой семье профессора исторической живописи Андрея Ивановича Иванова. В 1817 году, подготовленный отцом, он поступает в Академию на правах так называемого «постороннего ученика». Первый свой успех Александр переживает в восемнадцать лет; за картину на сюжет гомеровской «Илиады» «Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора» ему присуждают золотую медаль.
Годы учебы в Академии художеств начинающий художник завершает исполнением программной работы на библейский сюжет. За картину «Иосиф, толкующий сны заключенным с ним в темнице хлебодару и виночерпию» Иванов получает звание художника и награждается золотой медалью первого достоинств. Однако ясно выраженная в картине мысль о беззащитности человека перед лицом произвола, о попрании понятий справедливости и законности вызвала недовольство академического начальства. В изображении на стене темницы сцены египетской казни увидели прямой намек на казнь пяти руководителей декабрьского восстания. Правда, прямого доказательства подобной аналогии академические чиновники не нашли и неприятный эпизод с картиной пытались сгладить и замолчать. Но для получения права на поездку в Италию художнику пришлось писать новую дипломную работу. Весной 1830 года после завершения небольшого полотна «Беллерофонт отправляется в поход против Химеры» Иванов получает, наконец, возможность уехать в Италию за счет Общества поощрения художников. В Италии он изучает античные памятники, знакомится с искусством Ренессанса, восхищается венецианскими фресками. Своеобразным откликом на это было создание одного из самых поэтических произведений художника «Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением». Картина стала лирическим гимном светлому чувству дружбы и вдохновенному творчеству.
Однако с первых лет своего пребывания в Италии Иванов был поглощен поиском такой темы, решение которой могло бы захватить его полностью. Еще в период работы над картиной «Аполлон, Гиацинт и Кипарис» художник задумал грандиозное полотно «Явление Мессии». Своего рода подготовкой к задуманному труду, «пробой сил» было написание двухфигурной композиции на евангельский сюжет — «Явление Христа Марии Магдалине». С успехом экспонированная в Риме, картина была отправлена в Петербург в Академию художеств, где Александру Иванову присудили звание академика. Идея нравственного обновления человечества все сильнее овладевает художником. «Мир лежит во зле… Искусство забыло развиваться сообразно процессу общественных идей», — писал Иванов из Италии.
В течение двадцати лет художник работает над грандиозным полотном «Явление Христа народу». Записи живописца показывают, что он задумал картину как историческую. «Нужно представить в моей картине лица разных сословий, разных безутешных вследствие разврата и угнетения от светских правительственных лиц, вследствие подлостей, какие делали сами цари иудейские, подласкиваясь к римлянам, чтобы снискать подтверждения своего на трон… Страх и робость от римлян и проглядывающие чувства, желание свободы и независимости». Сюжет картины был взят из Евангелия. На берегу реки Иордан, где только что свершился обряд омовения, пророк Иоанн Креститель обращается к народу со словами надежды, указывая на идущего по склону холма Христа. Волнение, вызванное проповедью Крестителя, охватывает людей. За Иоанном Крестителем — группа будущих учеников Христа: порывистый Иоанн Богослов, седовласый апостол Андрей, сомневающийся Нафанаил, — две сидящие фигуры: господин и его раб. На измученном лице раба, изборожденном морщинами, — заметно подобие улыбки. «Сквозь привычные страдания впервые появилась отрада», — писал Иванов о рабе. По высокой и благородной красоте человеческого духа, по глубокому проникновению в человеческие страдания образ раба явился настоящим откровением в русской и мировой живописи. В этой библейской легенде художник видел возможность выразить мечту о свободе: «…начался день человечества, день нравственного совершенствования». А нравственное совершенствование людей должно было привести «мир, лежащий во зле» к миру всеобщей гармонии.
Как ни утопична была мысль художника о преобразовании современного общества в условиях острых социальных противоречий века, она предвосхищала идеи передовых мыслителей будущего поколения. «По своей идее близка она сердцу каждого русского. Тут изображен угнетенный народ, жаждущий свободы, идущий дружной толпой за горячим проповедником», — писал о картине И. Е. Репин. Созданию грандиозного полотна (40 кв.м) предшествовала огромная подготовительная работа. Художник исполнил более шестисот этюдов и эскизов, включая рисунки. Эти этюды явились замечательной школой реализма и для последующего поколения художников. Лучший среди них — этюд головы Иоанна Крестителя. Широкая свободная манера письма, построенная на контрастах холодных и теплых тонов, усиливает эмоциональную действенность образа. С наибольшей силой новые живописные поиски и реалистические устремления художника раскрылись в подготовительных этюдах-пейзажах. Иванов каждую деталь своей картины изучает, проверяет на натуре: от камней, травы и цвета почвы до «дальностей, которые кроются обильными оливами и подернуты утренним испарением земли». Работа над этюдами требовала огромного напряжения сил, беспримерной трудоспособности и новаторства. Однако сроки пенсионерства окончились. Академия и Общество поощрения художников постоянно торопили Иванова с возвращением. «Мысль о возвращении вышибает у меня палитру и кисти», — пишет художник. То, что происходило в николаевской России, Иванов хорошо знал и из писем близких и из встреч с друзьями. В Италии он сближается с Гоголем, Герценом, Сеченовым.
40-е годы девятнадцатого столетия, насыщенные событиями, революционные потрясения в Италии, размышления над социальными условиями жизни, дружба с людьми, связанными уже с новым этапом развития русской культуры, совершили переворот в мировоззрении Иванова. Осенью 1857 года художник уезжает в Лондон, чтобы встретиться с А. И. Герценом и в беседах с ним уяснить новую точку зрения на события в Европе и России, по вопросам религии и искусства. «Далеко ушли мы… в мышлениях наших тем, что перед последними решениями учености литературной основная мысль моей картины совсем почти теряется». Разочарование в общечеловеческом значении картины, которой художник отдал лучшие годы творчества, не сломило его. Все более углублялся он в чтение Священного писания, все с большим жаром сочинял к нему живописные комментарии, и образы, один другого величественнее и прекраснее, вставали перед ним. На месте прежней, робкой религиозности проснулась теперь в Иванове иная вера: философски просветленная и истинно христианская – свободная, смелая и бесконечно более животворящая, чем прежняя.
Иванов задумал огромный цикл картин, который должен был изображать все важнейшие события Священного писания с христианской точки зрения, то есть все Евангелие о Спасителе и все, что предшествовало Мессии и предвещало Его появление. Идея Иванова была грандиозна: создать настенные росписи общественного здания, где перед зрителями в художественных образах проходила бы вся история человечества, его умственного и нравственного развития, рассказанная в библейских сюжетах. По замыслу Иванова каждая стена предназначалась для одной темы, причем центральную часть занимала композиция, отражающая то или иное важнейшее событие из евангельской истории, а вокруг нее, в меньшем масштабе, располагались сходные по сюжету ветхозаветные сцены. Таким образом, композиция стены в целом представляла подобие (может быть, и неосознанное) традиционной русской житийной иконы с большим средником и окружающими его клеймами. Иванов решил свести воедино все близкие по смыслу сюжеты, зрительно сопоставляя рядом, на одной стене. — различные их варианты по Евангелиям и даже возможные параллели из античных мифов. Именно это имел в виду художник, когда писал, что его храм будет представлять собой «результат всех верований отданных на разбор последней нации на планете Земле».
По свидетельству брата, Сергея Иванова, библейские композиции, «наполняющие все альбомы и большую часть отдельных рисунков, рождались, набрасывались, так сказать, все разом, одновременно. Задумано было около 500 сюжетов, эскизы исполнены для более 200 из них. Работая над этим циклом, стараясь проникнуться духом и атмосферой, в которой происходили легендарные события, Иванов со скрупулезностью большого ученого погрузился в искусство и историю классического Востока и древней Византии. Однако в его эскизах нет стилизации под искусство древних. Он стремился увидеть событие своими глазами, сохранив верность обстановки, в которой они могли происходить. Иванов тщательно изучал по книгам и памятникам искусства те места, где развертывались евангельские события. В его листах эти улицы, площади, храмы заполняет народная толпа, которая является постоянным свидетелем происходящего, а зачастую и главным действующим лицом той грандиозной эпопеи, которую представляют Библейские эскизы.
Листы эти разнохарактерны по образному решению. Многие сюжеты трактованы в бытовом плане. Полна домашней теплоты сцена рождения Исаака, где мудрый старец Авраам склоняется у постели жены, кормящей младенца. По-человечески радостна встреча Марии и Елизаветы, происходящая во дворике, увитом виноградными лозами. Под сенью раскидистого дерева, среди стада овец, отдыхает юный Давид, когда его призывают на царство. С материнской нежностью прижимает доверчиво прильнувшего к ней младенца спящая Мария в сцене, где ангел, явившийся во сне Иосифу, приказывает ему вернуться на родину.
Совершенно своеобразно, с жизненной естественностью трактован сюжет Троицы. Явившиеся в гости к Аврааму три чудесных странника непринужденно, в свободных позах расположились на отдых под сенью дуба вокруг приговоренного для них угощения. При всей нетрадиционности трактовки Иванов никогда не опускается до обыденности. В его композициях человек, в каких бы земных проявлениях он ни раскрывался, всегда хранит достоинство, полон внутреннего спокойствия и какой-то мудрой значительности. Не случайно так величаво-спокойны его ветхозаветные старцы, когда предстают они перед Богом, проникаясь высшей мудростью. Язык художника становится эпически-торжественным, реальное и фантастическое образуют неразрывный сплав.
Тема величия человека проходит красной нитью сквозь весь библейский цикл. Наиболее ярким выражением этой темы представляется лист «Хождение по водам». Среди разбушевавшейся стихии, в блеске молний, как мираж, возникает стремительно несущаяся фигура Христа в развевающихся одеждах. Он спешит навстречу тонущему Петру, чтобы вселить в него силы в борьбе со стихией. Вера в торжество человеческого духа, его творческие возможности, в то, что человек, окрыленный верой, может творить чудеса, — вот лейтмотив Библейских эскизов. По стилистике эскизы не имеют аналогий в мировом искусстве. Это гениальное творение, принесенное в мир художником, сумевшим на основе изучения классического искусства прошлого и собственных исканий сделать ценнейшие художественные открытия.
Задумав монументальные росписи, Иванов, естественно, ставил в эскизах специальные задачи, вытекающие из требований стенной живописи. В безукоризненном декоративном чутье Иванова ощущается знание традиций фрески, с ее линейными и цветовыми ритмами, контурной выразительностью рисунка, гармонией и контрастами цвета.
В композиционном решении, в цветовой и световой пластике эскизов Иванов предстает подлинным новатором. Композиции листов в большинстве своем свободны от традиционных схем. Иванов достиг естественной непринужденности композиции, одновременно сохраняя ее устойчивость. Огромную роль в пространственном решении эскизов играет их световая пластика. Схваченный в природе, рожденный под кистью художника, положенный на бумагу, вернее «высеченный» из нее минимальными художественными средствами, свет в буквальном смысле творит композиции библейского цикла. Он не только лепит пластику форм, но, что важнее, создает тот индивидуальный психологический настрой, ту особую атмосферу, которые присущи каждому листу. Образы библейских эскизов слагаются в многоголосую симфонию света. В светоносной среде возникает перед Моисеем фигура Бога со скрижалями Завета. Долгожданный свет врывается в интерьер восточного храма. Погруженного в «тьму египетскую». В лучах света, сам как бы сотканный из них, является ангел, возвещающий о будущем чуде.
Мертвенно-спокойно озарена луной Голгофа, и среди этой тишины, как вопль, светлые платья женщин, оплакивающих Христа. До предела напряжены нервные контуры женских фигур с воздетыми руками. В экспрессии линий и цветовых пятен звучат трагические ноты скорбного реквиема. По силе и проникновенности чувств сцена на Голгофе — это один из лучших листов среди акварелей Александра Иванова, своеобразная Lacrimosa библейского цикла.
Библейские эскизы Александра Иванова стали своеобразным подведением итогов творческой жизни художника, воплощением сложных художественно-философских исканий последних лет жизни. Достигнув классической зрелости, мастер творил по велению сердца, легко и свободно. Эскизы настолько артистичны, что если на мгновение забыть о колоссальном труде, проделанном художником, может показаться, что листы эти рождались один за другим на едином дыхании. «Его талант взял верх над холодной рассудительностью и увлек его туда, куда он и сам сначала не думал. Он было собирался рисовать карандашом и кистью схоластический трактат, а вместо того нарисовал живую горячую эпопею». Так писали критики тех лет. А Владимир Стасов считал, что Библейские эскизы составили главное право Александра Иванова на бессмертие.
«Иванов понимал в Боге тайну красоты, — писал Александра Бенуа, — и искусство рисовалось ему в виде мистического проявления Божества в видимой форме. С другой стороны, Иванов в своих эскизах доказал, что он был насквозь мистиком, что для него были доступны все явления за пределами действительности, что область сверхъестественного представлялась ему чем-то совершенно реальным. Архангелы и видения, встречающиеся в его эскизах, не «театральные штуки». Это убедительная передача в осязательных формах того высшего мира, который витает вокруг человечества, для понимания которого людям в обыденном существовании не хватает шестого чувства, являющегося лишь в странные моменты прозрения».