ПЛАТОНОВ АНДРЕЙ ПЛАТОНОВИЧ
Я не мудрый, а влюбленный,
Не надеюсь, а молю.
Я теперь за все прощенный,
Я не знаю, а люблю.
Эти строки — из ранней лирики А.Платонова, писателя, чье творчество в полном объеме еще не вернулось к нам. Многое из «возвращенного», хорошо известного и даже вошедшего в школьные программы, опубликовано в искаженном редакторской правкой, не соответствующем авторской воле виде. Многое из наследия А.П. Платонова еще не найдено. Многое только сейчас обнаруживается в отечественных архивах.
Загадочность стиля Платонова, неочевидность зашифрованных писателем смыслов соседствует с недостаточной изученностью не только его наследия, но и фактов его биографии. Впервые пришедшие к российскому читателю в период перестройки «Котлован», «Чевенгур», «Ювенильное море» и другие произведения под влиянием исторического момента были прочитаны большинством как знак платоновского «диссидентства». Такое прочтение было, однако, лишь «противоположным общим местом», что, в сущности, чувствовали и сами критики, когда писали о «неоднозначности» и внутренней «противоречивости» своего художественного объекта. В действительности же следует признать, что мы просто разучились читать подобные тексты. Именно нашим неумением читать, потерей первоначального «знания» объяснил тайну платоновского письма Валентин Распутин. Он считает, что платоновская тяжесть и затрудненность есть «естественное понимание, видение, которое он принес с собой откуда-то издалека-издалека. И миновало то время, те знания, которые там были. Он посмотрел на все происходящее в мире глазами посланника этих времен. Он истинный смотритель человеческой души, истинный смотритель древнейших ценностей. Платонов единственный у России».
Что имел в виду Распутин? Что было нами забыто, какая память утрачена бывшими советскими читателями, взявшимися за «Котлован» и не сумевшими правильно прочесть и понять автора? Первые критики-гонители Платонова были более чуткими в этом плане. Классовый нюх рецензентов, усиленный общей культурно-исторической атмосферой, подсказал им на редкость точные, неустаревающие определения платоновского творчества: «религиозное христианское представление о большевизме», «Христианская юродивая скорбь и великомученичество», «религиозный христианский гуманизм». Эти приговоры (в прямом смысле слова) современной писателю критики — подлинный ключ к платоновскому стилю и миросозерцанию.
Платонов возродил христианское миросозерцание Древней Руси, самый дух ее в своем творчестве и жизни. Он дерзнул с любовью и благоговением описать Божий храм в период жесточайших гонений на Церковь в своей повести «Котлован»: «Петрушевский тихо глядел на всю туманную старость природы и видел на конце ее белые спокойные здания, светящиеся больше, чем было света в воздухе. Он не знал имени тому законченному строительству и назначению его, хотя можно было понять, что те дальние здания устроены не только для пользы, но и для радости. …Он еще не видел такой веры и свободы в сложенных камнях и не знал самосветящегося закона для серого цвета своей родины…» («Котлован»).
Так получилось, что писатель по своему рождению, по родственным истокам оказался невольно причастным великим православным святыням — Воронежу и Задонску. Память о святителях Митрофании Воронежском и Тихоне Задонском и о великих праведниках соседней тамбовской земли — святителе Питириме Тамбовском, Преподобном Серафиме Саровском, святителе Феофане Затворнике не один раз воскреснет, невзирая на запреты, в творчестве писателя в «Чевенгуре» и «Городе Градове». Преодолевая цензуру с помощью эзопова языка, Платонов не однажды выскажет свое мнение о неизмеримости духовных потерь земли Русской в годы революционного ига. В произведении «Экономик Магов» читаем: Задонск — древлерусский монастырский центр, город Божьих старушек и церковных золотых дел мастеров. Монастырь был кормильцем обитателей этого города (200 тысяч в год странников, богомольцев, богомолок и прочих пешеходов), а теперь, когда монастырь имеет значение пожарной каланчи и радиоприемника, жителям питаться нечем». За словами «монастырь был кормильцем» следует разуметь кормление духовное, пищу души, а не тела. И тогда станет понятным печальное иносказание писателя о страшной пустоте души. Насильственно навязанной революцией русскому народу. Жителям «древлерусской» земли отказано в духовном кормлении. Взамен дана «радиомузыка», неспособная утолить жажду духовную. Из стихов в прозу, из рассказов в повести Платонова переходит сюжет о новых послереволюционных «странниках», чьи «души перестали знать истину» («Котлован»). Они направляются в поисках смысла жизни из родных воронежских мест в Киево-Печерскую Лавру, на Афон, в Месопотамию, и дальше — в Японию. И, споря с этими «искателями истины», во многом автобиографический герой Платонова Вощев из «Котлована» печально заметит, что «смысл жизни надо не выдумать, а — вспомнить». Платонову, пережившему свою короткую пору революционных мечтаний, смысл жизни действительно надо было лишь вспомнить. Ему было куда вернуться.
Конечно, Платонов в условиях послереволюционной действительности, когда волна за волной следовали распоряжения властей с корнем вырвать весь традиционный уклад российской жизни, не мог прямо говорить, что ищут его странники и что они находят. Однако читатель «Котлована» услышит, как его главный герой Вощев томится без истины на фоне всеобщего энтузиазма труда, как он старается вспомнить забытую истину. Когда же будем читать «Чевенгур», то обратим внимание, что Саша Дванов не обычный коммунист-карьерист, рационалист-прагматик, а коммунист, который ищет истину -то есть спасение людей от горя, смерти, несправедливости. Мы увидим, что любимые платоновские герои всегда сверяют поступки, свои намерения и жизненные устроительные поиски не с прагматическими ценностями, а с другими критериями — нравственными и духовными. В «Чевенгуре» Андрей Платонов пишет: «Машинист-наставник… верил, что когда труд из безотчетной бесплатной естественности станет одной денежной нуждой, тогда настанет конец света, даже хуже конца — после смерти последнего мастера оживут последние сволочи, чтобы пожирать растения солнца и портить изделия мастеров».Когда же герой Платонова видит, что на его пути нет истины, он от огорчения умирает или кончает с собой. Таков финал «Чевенгура», когда Саша уходит в воды озера Мутева, таковы судьбы героев первой платоновской повести с фантастическим сюжетом — «Эфирный тракт». Ни один из главных героев в ней не остается жить: они умирают. Почему? Потому что они поняли, что ошиблись в направлении поиска.
Возникает вопрос: был ли Платонов воцерковленным христианином? Нам известно, что его мать была глубоко верующей. Есть основания считать, что выход Платонова из партии в 1921 г. был совершен под ее влиянием: она боялась безбожности новых вождей. Известно и то, что в 1922 г. в «красный день» 7 ноября в Воронеже Платонов крестил своего первенца. Так дню рождения революции он противопоставил день духовного рождения своего сына. О религиозности Платонова почти не осталось воспоминаний, что естественно для того безбожного времени. Однако кое-какие свидетельства остались. Так, например, поэт Вл. Кораблинов, сотрудник газеты «Воронежская коммуна», где работал и Платонов, вспоминает. Как, напечатав там свои антирелигиозные стихи, он на следующий день столкнулся на пороге редакции с платоновым: «Я вежливо, почтительно поклонился. Он негромко, по-своему, по-платоновски, хохотнул: «Значит, говоришь, нет Бога?» и пошел себе дальше, словно и не было меня на его пути». Жена Платонова Мария Александровна Кашинцева вспоминает, что в письмах с фронта Андрей Платонович просил ее ставить свечки в храме за него и за умерших близких.
Знаем мы также, что Платонов учился в церковно-приходской школе. В начальной дореволюционной школе дети изучали Закон Божий, Священную историю, они присутствовали на службах, и конечно, это поколение людей не терялось в храме, знало и что поют, и почему, и о чем молятся, и что самое главное — сами и пели, и молились, и … верили. Пока не пришли новые времена, и все, что созидалось веками, было вычеркнуто и забыто. Вот как это время емко передано Платоновым в повести «Котлован»: «Хочешь жить?» — спросил Чекалин. «Мне, товарищ, жить бесполезно, — разумно ответил поп. — Я не чувствую больше прелести творения — я остался без Бога, а Бог без человека». Такова оценка Платонова происшедшего в России и с Россией. Она оказалась отторгнута от могучего источника ее жизнедеятельности — от православных своих корней.
Было бы неверно полагать, что Платонов — религиозный православный писатель в духе Шмелева или позднего Бориса Зайцева. Религиозность Платонова была органической, естественной. Это не усвоенная искусственно идея, учение, но его видение мира. Явно нигде не исповедуя христианство, он жил и мыслил православно. Вот тайна Платонова. И если читатель не проникнут. Как сам Платонов, этим смирением перед жизнью, не ощущает все существующее как священное, не благоговеет перед другим человеком, его душой. Пусть заблуждающейся и грешной, — Платонов останется для него закрытым писателем. Вероятно, имея в виду таких людей, как Платонов, один священник записал в своем дневнике сокровенную догадку: «Им словно бы и в церковь ходить не нужно, настолько они свои у Бога».
Удивительно исповедально звучит платоновское признание: «Я знаю, что я один из самых ничтожных. Но я знаю еще, что чем ничтожней существо, тем оно более радо жизни. Потому что менее всех достойно ее. Самый маленький комарик — самая счастливая душа. Этого вы не могли подметить. Вы люди законные и достойные, я человеком только хочу быть. Для вас быть человеком привычка, для меня редкость и праздник. Не казаться большим, а быть каким есть — очень важная, никем не ценимая вещь».
Удивляет в словах Платонова восходящее к евангельской притче о мытаре и фарисее выражение о «достойных» и «ничтожных». Вспомним слова господа: «»Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк.18, 10-14). Позже в записной книжке Платонов напишет: «Бросовые, низкие силы решают в конечном счете все». Ничтожные мытари, эти «бросовые, низкие силы», которым, как всегда, не нашлось места в «человеческой» жизни, которым только на словах, а не на «революционном деле» приписывалась решающая роль в истории, именно им, сиротам на земле, будет дано сохранить память о Господе и любовь к Нему. Именно народ, отученный от «цели жизни2 и лишенный «сознания и своего интереса, потому что его желание никогда, ни в какой мере не осуществлялось» («Джан») пронесет сквозь годы до сегодняшних дней веру в Христа — «того Первого Товарища, Который вывел бы их за руку к людям, чтобы после своей смерти оставить людей детям в наследство, для замены себя».
Эти слова — одно из многих «темных» мест «Чевенгура». Однако они могут быть поняты как платоновское цитирование Евангелия: «Не оставлю вас сиротами; приду к вам» (Ин. 14,18). «Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами: ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал все, что слышал от Отца Моего. Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин 15, 14-18). «Как послал Меня Отец, так и я посылаю вас» (Ин. 20,21). Вот откуда дерзновенное «Первый Товарищ» в чевенгуровской цитате. Ведь это сам Господь, Который «уничтожил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп. 2, 7-8).
Он Сам по воле Своей святой назвал своих учеников друзьями. Вот откуда иносказательное «после смерти своей» в тексте «Чевенгура». Речь идет о Крестной смерти Христовой. Вот что скрывается за перифразом «оставить людей детям в наследство, для замены себя». Это означает обещание Господа не оставить сиротами простых людей, послать к ним апостолов в утешение и помощь.
Вот к каким смыслам восходит страдальческая мысль андрея платонова, множество раз преломившаяся в его произведениях, таких как «Сокровенный человек», «Чевенгур», «Котлован», «Джан», «Мусорный ветер», «Ноев ковчег», — мысль об обмане, о лукавой подмене целей и средств, произведенной вождями революции, взявшимися вести народ в Землю обетованную, а на деле ведущими их на дно адово. О духовной зрячести этого народа, угадавшего того, кто. Как сказал господь, «не дверью входит во двор овчий. Но перелазит инде» (Ин. 10, 1). Платоновская мысль сфокусирована на физической и нравственной обескровленности этого стада, насильственно лишенного Того, Кто сказал о Себе: «Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 12, 11).
Платоновские библейские отзвуки не бывают кощунственны, никогда не выступают «формой», вмещающей новое, атеистическое или богоборческой содержание, как это было у Маяковского. Создается впечатление, что Священное Писание остается для Платонова таковым на всю жизнь. Об этом свидетельствуют не только тексты писателя, но самая жизнь его.
На протяжении всего своего литературного творчества Платонов сохранит вынесенное из занятий реальным делом – мелиорацией, сельским хозяйством, инженерным проектированием — выстраданный им непререкаемый нравственный закон: «Писатель несет на себе личную ответственность за трагическую реальность жизни».
Именно поэтому источником и целью его творчества не могло быть отрицание. Что же тогда вдохновляло писателя? Любовь к ближнему и сострадание всему тварному миру: «Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучается доныне; и не только она, но и мы, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» (Рим. 8, 22-23). Любовь к Божиему творению и к ближнему обрела в платоновском творчестве облик так называемого народоведения. Народоведение — это история души народа, его опыт переживания апокалиптической катастрофы. Не снимая со своего народа вины, не оправдывая его и не приукрашивая, Платонов вглядывается в этих жертв и отчасти творцов богоборческой революции, рисует их портреты-образы, их жизненные пути, желая узнать — где, когда и кем была допущена ошибка, приведшая к российскому апокалипсису. Бесстрашно говорить горькую правду сильным мира сего, не переставая будить совесть народа, чтобы поддерживать в нем дух истиной религии, — не в этом ли пророческое служение писателя? Проповедь Платонова звучала в условиях, когда человек остался без Бога, а Бог — без человека.
Вспомним, что свое служение он начал тогда, когда физические и нравственные силы народа были подавлены. Один из сквозных образов платоновской прозы 1920-х годов — измученная, не способная больше любить своего сына мать. Этот образ прочитывается как символ народной России: «Но мать прогоняла его, — читаем мы у Пплатонова. — «Нет, — говорила она. — Я уже так слаба, что любить тебя не могу, живи теперь один. Я забуду тебя». Разбудить этот народ, заставить его очнуться и подвигнуть на сопротивление злу было можно лишь обогрев его любовью. Любить и оплакивать свой народ, убегая хамова греха, — так понимал свое назначение Андрей Платонов.
Платоновское народоведение — это печаль об осиротелом народе пред Лицом Божиим. Глубинная сущность мировидения Платонова — в устремленности автора и его героев к Истине, в понимании духовной ответственности и обретения смирения перед Богоданной жизнью. Его творчество — это крестоношение как исполнение Господних заповедей. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим: сия есть первая и наибольшая исповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22, 36-40).